| |
***
Мне снилось четырнадцатого числа в ночь на, конечно же, воскресенье,
что ты становишься вновь чиста и провоцируешь на отречение.
Я знал, что, во-первых, есть сонет, – и это, в общем, единственный
повод
не увидеть тебя во сне, даже если он и расколот.
Я вырастал из старых кофт, потом – из квартиры, потом – из полиса,
я помещался лишь в твой альков – впрочем, не более чем до пояса.
Мне снились пятнадцатого (но днем) губы твои и –
повыше – локоны,
черные платья, хриплый надлом; ты – то ли Лотова, то ли Блокова
–
в танце кружилась, пила еще. Щеки зарделись с повадкой знамени,
и означало пыланье щек – на пересдаче, не на экзамене, –
что ты тянула чужой билет и выводила туманной прописью:
«Жизни как не было, так и нет». Дело, естественно, не в двуокиси.
Пропуск в альбоме. Больничный штамп. Двадцать второе – опять бессонница;
сам полководец вернулся в штаб, вся королевская рать и конница
врылась в траншеи, привыкла здесь. Пламя наивной свечи, которую
ты мне еще не держала днесь, жжет потолок над моими шторами.
Слуги забыли твои черты и фотокарточки тоже пропили,
вовсе не мне посвятила ты несколько строчек про птичьи профили.
Я выхожу на проспект. Он пуст – и без меня бы не
стал безлюднее.
Я вспоминаю слиянье уст (мы называли его прелюдией).
Только куда теперь ни пойди – сон остается опять расколотым.
Ласковый ангел в моей груди предпочитает ласкаться холодом.
Верящий только в календари, я неподвижен, как автор сонника,
и отличить пустоту внутри от настоящей не может тоника.
|
|
