***

Март уже не ласкает глАза, и я
провозглашаю себя королевской особой
(снег сползает, оставив шлюзы зиять),
тихо спускаюсь в маркет за виски с содовой;
выкинув канделябр, верчу свечу,
не находя для нее ни пизды, ни втулки.
В будни читаю, по выходным молчу,
будто твой чертик из музыкальной шкатулки.

Мне говорили, ты счастлива вчуже, что ж,
каждому будет гроб и скрипач, не злюсь и,
плечи укрыв в задроченный макинтош,
тихо брожу; о, точно в твоем укусе,
нежность ушла на дно, а первичен шрам;
городу, где ни Гейзихи, ни нимфетки,
буду в качестве вальса шептать: «Ушла»,
как твой щегол на такой же московской ветке.

Ты не играешь в нарды, но наверняка
в сокс на дворе лицея, ты повзрослела;
стоя в проеме дверном, ты уже никак
прежней осанки не сдержишь, плюс то и дело
пишут признанья в любви, а тугие швы
джинсов и маек стрейч и вискозных блузок
лопнуть грозятся, уроки давно скушны;
впрочем, заветный вход, как и прежде, узок.

Строчки мои – это мыльные пузыри,
я целовал тебя на глазах Гомера.
Ну а теперь – ни «здравствуй», ни «озари»,
с возрастом понимаешь: превыше – мера.
Я был таким невинным, но, видишь ли,
всякий цинизм растет на шифонной почве;
если какие-то письма и не дошли,
я не расстроен даже. Спасибо почте.

Вряд ли он хоть когда-то бывал любим, –
словно читаю в узких, невзрачных щелках
чьих-то вьетнамских глаз. Непоколебим,
я продолжаю путь, он не так уж шелков;
пусть никогда не коснется твоя ступня
этой брусчатки, и пусть же ты, умоляю,
больше не вспомнишь ни то, как зовут меня,
ни, паче чаянья, то, как зову себя я.

Ржавым СмитВенсоном скалюсь из кобуры
и убеждаю шлюх, что когда-то пули
лили из серебра. Но от той поры
только младенцы остались – и те уснули
на барельефах зданий и на холсте,
может случиться даже, что на той самой
белой бумаге. Идти за тобой в хвосте –
самый ущербный путь, но зато упрямый.

Из проводов, канатов, других бечев
я мастерю петлю, да вот узел хлипок;
дыркой от солнца над Стиксом немых ручьев
замер рекламный щит, ну а что там – Reebok
или Absenter – разницы никакой,
разница только в холоде под ширинкой:
точно такой же есть над твоей щекой,
ибо глобальность стала законом рынка.

Ладно, опустим шторы, в невещих снах
станем провозглашать и лелеять фатум.
Я уже верно знаю: твоя весна
не совпадет с моей, и твоим солдатом
больше не быть: так, уткнувшись лицом в кожзам,
еду пустым плацкартом домой с сверхсрочной
и отдаю навеки твоим глазам
горькую боль разлуки под каждой строчкой.

5.1.2004