***
В тебе есть какой-то надлом,
та самая точка накала,
блокадный февраль – и в нем
впервые соприкасалась
твоя рука с моей
под танец секундных стрелок,
но я не шептал: «Смелей»,
хоть помнил, что к ночи дело, к
измазанным простыням,
где, видимо, рук не греют.
Похоже, что вместе нам
не встретить рассвет. Во мгле я
на ощупь ловлю один
единственный жесткий волос.
Одна из красивых льдин
на тысячи раскололась.
Я выйду на свет с утра,
отнюдь не забыв про сутры,
ведь нежность моя мертва,
но, все-таки, неподсудна,
и рухнет в партер – потом –
из детства, из кадра люстра.
Я думаю лишь о том,
как сильно в тебя влюблюсь я,
когда ты уйдешь в дымок
сквозь дырочки циферблатов,
и тот, кем я быть не смог,
чей образ пока что матов,
построит тебе в углу
одну из прелестных хижин,
но я все равно умру
и этого не увижу.
А если добавить сверх
того, что уже имелось,
твой редкий, но сладкий смех,
отзывчивость и всецелость,
то я опущу чело
и стану просить пардона
у мира, за то, чего
дождался от невлюбленной.
И я не смогу курить
и есть, вероятно, тоже.
Как пошло боготворить –
и как на меня похоже!..