***

Я хочу написать не по вешней воде,
не по воздуху пальцем пораненным,
что уже никогда, ни за что и нигде
я не буду гореть твоим пламенем,

что страданию тесно в унылой клети,
что настала пора благодатная,
что, сжимая отвергнутый жемчуг в горсти,
не сумею вернуться обратно я.

Тонут в сперме и водке мои корабли.
Песня правды заткнула еблище мне.
Я тебе благодарен за все феврали
и за слезы, что стали излишними,

и конечно, за то, до чего же не той
оказалась ты, первая, вешняя!..
Жизнь дарила меня всею чувств полнотой,
но не сделала крах неизбежнее.

Расскажи мне, легко ли чудовищем слыть,
в телефоне почти не жеманиться…
Ну конечно, я вряд ли порву нашу нить,
ничего-то со мною не станется!..

А страдание? Эка! Всего и делов,
так что вряд ли умру в эту зиму я.
Только сны и стихи. Небогатый улов,
чтоб пленить тебя, неуловимую.

Если нет орфографии, нужен ли ять?! –
говоря, не открою секрета я,
что мне вовсе не больно бы было узнать,
с кем ты милая, с кем ты раздетая.

До свидания, ангел. Гордись, ты права:
я ошибся и буду уебывать.
А тебе – пожелаю удобного рва,
колеи, чтоб все позы попробовать,

даже кровью тебе не испачкаю дверь,
ни чернилом, ни (sorry) блевотиной.
Так что ярче сияй, звездоокая дщерь, –
на сто ватт! (Ты дороже полсотенной.)

Пусть тебе из шифона постелят ковер,
флердоранжем венчая чело твое!
Ждет на площади ласковый антрепренер,
он не я: он не пьянь; не животное.

Сколько дней и ночей – не умела объять,
пальцы гнуть тебя учат не заново!
Жизнь пуста. Возвращайся к Донцовой опять
и еще не забудь про Хазанова.

Не болезненно бледен, а мертвенно глуп,
я тебе не звоню, не пишу уже, –
и уже не сорвется с насмешливых губ
ни отмазки для пьяного юноши.

Так, вернее всего, я замкну некролог:
ты не свет мой; не сказочный образ ты;
и, теперь уж серьезно, паду на крыло к
птице смерти, летящей над пропастью.


22 октября 2003